В процессе развития классической русской культуры XIX века сформировалось два очевидных противоборствующих направления – центростремительное и центробежное.
- Первое направлялось на сбережение национальной своеобразности,
- Второе же выступало за её размывание и выход за пределы такой определенности.
Если в первой половине столетия это противостояние разворачивалось преимущественно на литературном поприще, то во второй его половине эстафета была принята представителями русской философии, которые взяли на себя смелость подытожить опыт классической культуры и придать противостоянию философское оформление. Показательны в этом отношении фигуры К. Леонтьева и В. Соловьёва, чьи концепции и стали, по сути, воплощением двух идеалов русской классики.
«Цветущая сложность» философии К.Леонтьева
Находясь под заметным влиянием натурализма Н. Данилевского, К. Леонтьев предлагает концепцию, которая зиждется на понятии трёхфазности в развитии. Любой организм (будь то даже культура или государство) в процессе существования преодолевает три стадии:
- «первичную простоту»,
- «цветущую сложность»,
- «вторичное смесительное упрощение».
Апогей развития Леонтьев видел во втором этапе, когда организм достигает наибольшей дифференциации и наибольшей степени остроты внутренних противоречий. Нивелируя разнообразие и допуская смешение и равенство, организм дряхлеет и обрекается на гибель.
Ключевое значение для философа имело понятие «формы», которую можно было сберечь лишь посредством «идеи», поскольку именно она придаёт «форму» неорганизованной материи.
Философский эстетизм и «охранение»
Это приводит Леонтьева к пониманию эстетизма как универсального критерия.
Если
- религиозный критерий работает лишь для единоверца,
- политический – для человека,
то эстетический критерий всеобъемлющ.
Опираясь на универсальность этого критерия, он отдаёт ему принципиальное предпочтение и помещает в основу своей концепции. Мыслитель видит в эстетике «загадочное и таинственное», нередко вступающее в противоречие с моралью.
«Разнообразие в единстве», как и для Данилевского, становится для ученого главным законом красоты. Наличие войн, зла и безобразия видится ему единственным способом избежать «скатывания» общества к «умеренному благоденствию» и бездушию, поскольку лишь элементы, вступающие в противоречие, способны неизменно стимулировать взаимное развитие. На этом пути Леонтьев приходит к необходимости «философского охранения».
Стремясь сохранить эстетическое равновесие, философ призывает абстрагироваться от человеческой нравственности и взирать на деспотию, суеверия, несправедливость и предрассудки взглядом «естествоиспытателя».
Для поддержания «полноты» действительности ученый допускает войны, крепостничество и физические расправы как «поэтическую» необходимость, утверждая, что лишь «великие несправедливости» способны породить великие характеры.
Критика «среднего человека»
Мыслитель видит мир как совокупность ярких противоположностей, в котором нет места «середине». Именно поэтому, понимая и принимая как аристократизм, так и простонародность, Леонтьев обрушивается с критикой на «средних людей» – представителей демократического и разночинского лагеря, либералов европейского образца, называя их «орудием разрушения».
Главную беду для культуры философ усматривает в её «демократизации», именуя саму демократию «песком равенства», влекущим за собой унификацию, усреднение, серость и банальность, которая подменит истинные ценности.
Начиная распоряжаться культурой, «цивилизованные хамы» (то есть, те самые «средние люди») планомерно разрушают её и приводят к тому, что ценностные критерии снижаются, а вкусы деградируют. Общественное равенство для Леонтьева есть равенство людей, одинаковых «в своей пустоте».
По мнению мыслителя, эвдемонические (отражающие стремления к счастью) идеи демократии противоречат любым здравым идеалам.
- Исключая многообразие характеров, они противоречат эстетике:
- «Отменяя» конец света, они подвергают сомнению религию;
- Отбирая у человека право свободно выбрать между добром и злом, они посягают на нравственность.
Противоречат эти идеи даже науке, ибо последняя утверждает неизбежную деградацию любого поступательного процесса, миновавшего наивысшую точку развития.
Спасение Леонтьев видел в обращении России «лицом к Востоку» и следовании идеалам «византивизма», который подразумевал бы самодержавие, сословную социальную структуру, чёткую церковную иерархию, крестьянскую общину и т.д.
«Всеединство» в философии В.Соловьёва
В отличие от Леонтьева, В. Соловьёв не искал эстетического оправдания противоречиям и поляризированности отечественной культуры, а наоборот, занимался поиском рецепта преодоления раздвоенности и достижения культурного синтеза, который он видел в идее «всеединства».
Мыслитель указывает на необходимость синтеза религий, объединения человеческого и божественного, культурного и жизненного.
Вслед за Достоевским Соловьёв указывает на «богоизбранность» русского народа и «всемирную отзывчивость» русской культуры, поэтому именно в русской культуре философ видит этот синтезирующий потенциал, способствующий единению народов и культур, интеграции в философию науки, культуры и религии, объединению в духовном Абсолюте добра, истины и красоты.
Настаивая на особой, провиденциальной роли славянства, Соловьёв отводит ему роль наиболее эффективной медиативной «третьей силы» в этом процессе.
Размышления о «третьей силе»
В труде «Три силы» философ представляет две противостоящие силы.
Первая, исламская, направлена на абсолютное подчинение человечества единому началу, в единстве которого всему частному многообразию суждено смешаться, а свободе и самостоятельности – исчезнуть.
Итог развития этой силы – масса рабов, подчинённая одному господину.
Вторая сила, буржуазная западная, наоборот, противостоит «мёртвому единству», стимулирует частную свободу. Индивид становится исходной жизненной точкой, а «общее» становится «формальным законом».
Конечный итог второй силы – анархия, эгоизм и самоистребление.
Соловьёв указывает и на «третью силу», важность наличия которой видит в борьбе «тезиса» и «антитезиса» (Востока и Запада), при которой неизбежно рождение «синтеза». Востоку, исключающему прогресс, и Западу, отменяющему солидарность и «верховное начало», он противопоставляет силу созидательную.
Настаивая на особой роли славянства, Соловьёв утверждает, что лишь оно может стать этой силой и построить культуру, способную обеспечить органичное слияние единого и множественного, общей идеи и многообразия индивидуальностей, дать возможность для построения общего единства, которое не станет отменять вариативность.
Вместе с тем, философ, рассуждая о «третьей силе», по всей видимости, берёт за основание именно русскую культуру, а не государство, осознавая, что современная Россия не способна стать «примирительницей», и создавая заведомо утопическую модель.
Геополитические и христианские особенности России по Соловьеву
Вторым основанием соловьёвской концепции явилась идея об особом геополитическом расположении России, которое обязывает её выполнять посредничество между первыми двумя «силами» в области политики, культуры и религии. Третьим основанием необходимо считать идею русского самоотречения, своеобразное «избранничество от противного», лишь подтверждающее неизбежность исторической миссии. Уподобляя русский народ Христу, Соловьёв говорил о необходимости «мученической и бескорыстной» жертвы во имя человечества, жертвы, на которую более никакой народ не способен. Философ утверждал, что русскому народу на этом пути предстоит выработать «положительное сознание» и прийти к какому-то «истинному Божеству». Последний тезис, оставленный без уточнения, во многом и породил многие вопросы, которые получили в XX веке трагичное звучание.
Таким образом, к окончанию XIX века два общественных и культурно-философских идеала, те самые «два лика русской культуры», из литературно-общественных тенденций превратились завершённые философские модели.
Соловьёвское «всеединство» было противопоставлено леонтьевской «цветущей сложности», культурная тяга к синтезу и снятию противоречий продолжала бороться с имманентным расколом, подкреплённым русской ментальностью. Именно в таком виде антиномия классической культуры и перешла в XX век, где получила новое развитие в эпоху революций и тоталитаризма, явлений, странным образом сумевших объединить в себе оба культурных «лика».
